Да будет каждому по вере его

Надо ли представлять читателям Новосибирска, СФО и — далее Александра Михайловича Караськова?

Для верности — информация для несведущих, если таковые имеются: Караськов не просто и не только директор ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр имени академика Е. Н. Мешалкина» Минздрава России, он ученый, академик РАН, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, практикующий сердечно-сосудистый хирург, выполнивший более 1000 (наибольшее число в мире) операций по одной из самых непростых методик — процедуре Росса.
— Александр Михайлович, важный повод для нашей сегодняшней встречи — надвигающаяся круглая дата со дня Вашего рождения. За эти годы Вы достигли профессионального Олимпа, стали Личностью в общественной среде, а посему узнать от Вас и про Вас хочется очень многое. Например, каков Ваш собственный взгляд на то, почему в нашей стране суперпрофи от медицины, чей ум, волю и талант, так необходимые страждущим, обременяют административной работой и общественно-политической деятельностью?
— По всей видимости, эти стереотипы сформировались в тот период, когда это приветствовалось: чем больше человек может, тем больше на него наваливают. Этот принцип сохранился и сохранится, видимо, еще на долгие годы. Говорить о том, что мне нравятся, например, депутатские нагрузки, я не стану, поскольку основное время я трачу на свою работу и провожу его в операционной. Потому что предан избранной сорок пять лет назад профессии и буду верен ей, пока есть силы. Операционная — это все в моей жизни… Иные функции — да, конечно, когда обществу настоятельно требуется мое участие. С другой стороны, психологическая разрядка тоже необходима, будь это хирург, художник или писатель, он должен иметь свое место в общественной составляющей. Зацикленность на чем-то имеет свои психосоматические последствия.
— Клиника Мешалкина, как попросту называют возглавляемое Вами медицинское учреждение, — по сути, монолит, храм надежд, фабрика обновления сердец… Что из перечисленного больше по душе Вам? Возможно, есть собственное определение?
— Я не против каких-либо аллегорий, но к клинике отношусь профессионально, по принципу: если в мире появляются некие новейшие технологии, они должны быть здесь. Потому что за всем этим я вижу людей, для которых это шанс для здоровья и самой жизни. Если еще двадцать лет назад мы не оперировали младенцев первых дней жизни с тяжелыми пороками сердца, и они погибали, то теперь в этом центре представлены практически все уникальные мировые технологии. Это позволяет сохранить жизнь детей, за спасение которых еще 10—15 лет назад никто из хирургов даже не взялся бы. То же и в работе со взрослыми пациентами. Существующие сегодня в мире кардиохирургические, гибридные, симультанные технологии позволяют сделать все возможное, а порой и кажущееся невозможным. И для нас очень важно, чтобы институт являлся, прежде всего, супертехнологическим центром с уникальным потенциалом и такой же уникальной командой, способной пролечить и спасти как можно больше людей. Это и происходит на самом деле: в 2000 году мы гордились 1000-й операцией за год, а до того их было 600—800 в год, теперь мы выполняем 20 000 высокотехнологичных операций в год. Но есть куда двигаться и дальше. В планах — после реализации ныне действующих программ выйти на объемы 30—35 тысяч операций.
— Вы уже имеете личный «олимпийский» результат по количеству операций по конкретной технологии в общемировом масштабе. Это означает, что Вам часто приходится держать в руках чужие сердца в буквальном смысле. Что испытывает при этом Ваше сердце?
— Операция на сердце — это действительно одна из уникальных операций на Земле. Все хирурги мира с трепетом относятся к этой медицинской процедуре и подсчитывают каждую из них. Дело это достаточно сложное и, на самом деле, дорогого стоит. Даже в ходе одной операции хирург может испытать не один взлет и не одно падение, но самое важное для него — чёткое приземление. Конечно, если бы еще лет десять назад кто-то сказал мне, что я стану хирургом номер один в мире в плане объемов в конкретной методике, я бы, наверное, рассмеялся. Но так вышло, прежде всего, из-за очень большого потока больных. А мы единственными на протяжении двадцати лет применяли эту технологию, расширив ее возможности: процедуру Росса дополнили пластическими операциями на других клапанах, при аневризме дуги аорты, шунтирующими операциями. И то, что сегодня в основе — процедура Росса, не означает, что выполнена только она. Может быть сделано гораздо больше. Для хирурга это, естественно, становится ценным для его жизни, работы, когда, выполняя подобные вещи, ты понимаешь, что сам должен быть в идеальной форме, знаешь, что стандартных операций уже не бывает, а потому готовиться должен к каждой из них. Процедура Росса — золотой стандарт для молодых пациентов с серьезными поражениями. Недавно я делал такую операцию в Москве пациенту с очень серьезными и обширными поражениями, возникшими после перенесенного острого эндокардита. На ней присутствовало множество выдающихся хирургов со всего мира, в том числе президент американского кардиоторакального сообщества профессор Джеймс Какс. Он был поражен тем, что это делается в России и в таких объемах. Безусловно, это не самоцель, поскольку в кардиохирургии мне нравятся и многие другие операции — та же операция Дэвида, пластические операции, позволяющие избежать протезирования и сохранить сердечные клапаны. А начинал я с детской хирургии — очень ценный опыт для каждого кардиохирурга, поскольку дальше для него, по большому счету, открывается все. Поэтому и сейчас, когда есть возможность выполнить операцию на детском сердце, для меня это событие. Не зря наши западные коллеги утверждают, что эта профессия сочетает многое: это и музыка, и скульптура, и художество. Ты должен образно мыслить и воссоздать всю предстоящую операцию заранее.
— Однако, несмотря на столь значительные успехи развития медицинских технологий, болезни, к большому сожалению, не спешат отступать. Нам все время говорят об опасностях для сердца, таящихся в нездоровом образе жизни, эмоциональных перегрузках, но как уберечь его от неизбежности бурь глобальных перемен? Ведь жить по навязанному сценарию не всегда и не всем по душе.
— Однозначно ответить на это сложно. Человек должен понимать, что его жизнь, его здоровье и счастье зависит все-таки в большей степени от него самого: я хочу быть молодым, красивым, хочу жить так, как мне по душе. Погоня за комплексом благ часто становится причиной кризисных ситуаций, когда, постоянно ломая себя, свое ценное, люди приобретают, скажем так, «оскольчатое» состояние, что может привести к необратимым последствиям. Я не пытаюсь поучать человечество, но хочу напомнить, что возможности человека как биологического объекта, на самом деле, безграничны. Не секрет, что человек может жить гораздо дольше 100—150 лет, это реалия. Геномика человека, его биологическая закладка создана Господом не на одну сотню лет. Следует только найти, с точки зрения психосоматики, «свою волну» — заняться любимым делом, жить в окружении приятных, дорогих тебе людей, ограничить доступность своего личного пространства для раздражающего воздействия. С другой стороны, понятно, что каждый из нас — продукт той среды, в которой он обитает. И мало кто может развернуться на 180 градусов и сказать: нет, это не мое, я ухожу. Как говорится, мы имеем то, что имеем. Но это не повод впадать в уныние. Dum spiro spero — пока дышу, надеюсь. Другой мощный стимул — это цель. Ели я хочу достичь чего-то, я должен оберегать себя от стрессов, от излишеств и всего того, что может сделать меня слабым и больным. Кстати, профессия хирурга в этом смысле для жизни — весьма дисциплинирующий фактор: позвоночник в порядке, пальцы гибкие, а запаса энергии должно хватить на многочасовую напряженную работу стоя у хирургического стола.
— …а на тебя смотрят с тревогой и надеждой. Трудно быть Богом?
— Есть представление, что врач всегда ближе к Господу. Мы и вправду помогаем ему, но решает Он. И каким бы я ни был врачом, если Господь прописал человеку иное, я не в силах это изменить.
— Вы — верующий материалист?
— Можно это расценивать и так. Я не воцерковлённый человек, но понимаю, что есть некий управляющий всем и всеми «сверхкомпьютер». Хотя мы представляем его в человеческом обличье — пусть будет так, это ничего не меняет для всех верующих. Каждое сообщество придумывает для себя свою особую версию. Но Бог един для всех, и он правит всей энергетикой в мире. А человек — это сгусток энергии. Случается, ты берешься оперировать пациента, который не должен выжить по всем показаниям, но ты идешь на этот глобальный риск, будто тебя кто-то к этому подталкивает, убеждаешь свою команду, и происходит какое-то чудо. А бывают иные ситуации: стандартная операция, которых ты сделал безумное количество, а на тебя словно кто-то оковы надел. Зачастую ты вытаскиваешь пациента, но при этом преодолеваешь физические и психологические нагрузки такой силы, что эта жизнь становится для тебя бесценной. Хотя бесценна каждая. Как индивидуален и сам человек. Для каждого формула любви и счастья — своя, а общей для всех не прописать. Как, впрочем, и рекомендаций здорового образа жизни. Ну, не нравится кому-то обливаться холодной водой, и никто его не заставит. А, возможно, и не нужно этого делать, не пойдет это ему на пользу из-под палки. А нравится, скажем, нырять в прорубь — замечательно. Однако то, что это может привести вдруг к определенным сердечным катастрофам, знать необходимо.
— Теперь я понимаю, почему один из Ваших коллег сравнил Вас с секвойей, имея в виду мощь и силу этого дерева. Без ложной скромности, это определение льстит или настораживает?
— Напротив, я очень сентиментальный человек. Возможно, так видится внешне: когда ты принимаешь решение и являешься его проводником и понимаешь, что отступить уже не можешь, со стороны кажется, что ты несгибаем, все можешь. А что происходит внутренне, известно только тебе одному.
— Но ведь так, по частицам, уходит в это преодоление и собственная жизнь. Никогда не задумывались об этом?
— Да как-то не научили меня родители себя жалеть…
— Зато — заметили Вы или нет — в практическую медицину пришла новая плеяда докторов, с циничным превосходством сортирующих больных и болезни: кому положено внимание и сострадание, а кто для этого вроде как не слишком болен?
— Наверное, в этом вновь проявляется конфликт поколений. О нас в начале восьмидесятых говорили нечто подобное. Мне нравится молодое поколение по очень простой причине: они хотят многого. Усердно учатся, чтобы иметь превосходные знания. Когда проходит многочасовая операция по трансплантации сердца, ее наблюдают, часто до утра, очень много молодых ординаторов, аспирантов. Они не пьют и не курят. Владеют многими языками. Они быстро входят «в тему» и становятся мировыми звездами профессиональной среды, в которой они прекрасно ориентируются. Даже мне со своим опытом уже не догнать их. Такая молодежь уникальна.
— А как быть с сострадательностью?
— Она проявляется в том, что после 12—14 часов операции, когда возможное уже сделано все, они продолжают сражаться за жизнь пациента. Ну а снобизм, если вдруг проявляется, каленым железом…
— Разумеется, труд врача — один из самых тяжелых. Нагрузки колоссальные. Нуждающихся во врачебной помощи количество огромное. Но почему же тогда мы сами отказываемся, например, от строительства на нашей территории необходимого нам онкологического центра?
— Дело в том, что однозначного решения не принято. Сегодня удалось получить дополнительные средства из федерального бюджета на завершение создания перинатального центра. И денег на второй проект такого масштаба, конечно, никто не даст. С другой стороны, мы уже имеем у себя достаточно продвинутый центр онкорадиологии. Планируется запуск программы «Ядерная медицина», протонового центра. Завтра как раз ожидаю делегацию из Москвы для обсуждения создания этого центра на нашей площадке. Естественно, это позволит увеличить объемы помощи онкологическим больным самого высокого уровня. Мы уже делаем очень много симультанных вмешательств пациентам, у которых, помимо онкологии, есть еще и кардиохирургическая, нейрохирургическая патология. Мы берем таких пациентов, которым отказывают все. И онкодиспансер не сможет заниматься ими. Делать из него поликлинику весьма не целесообразно. Это должен быть супермногофункциональный центр. Прежде всего, я считаю, там должна быть уникальная онкореабилитация, которой, по сути, в России еще не существует. Ее нужно создавать. Нужно осмотреться и понять, если сегодня здесь, на нашей базе будет решен кластер по многим направлениям, то не следует его повторять. Потому что сегодня мы наиболее функциональный центр. У нас работает два ускорителя, мы вошли в федеральную целевую программу, и до конца 2023 года будет выделено порядка 8 млрд рублей. В рамках этих средств будет закуплено еще два ускорителя Гамма-нож и Кибер-нож. Сегодня важно сконцентрировать все лучшее, что есть в мире. Поэтому мы надеемся, что здесь будет единственный в стране хаб, как принято сейчас говорить, — ядерный центр, протоновый центр, центр ядерной хирургии, симультанных технологий, центр нейрохирургии онкологических заболеваний и так далее. Это уже все работает, мы лечим до трех тысяч пациентов в год. И мы постараемся создать такой кластер, какой не под силу никакому онкодиспансеру. Но при всем этом, от проекта какой-то структуры, скажем, онкодиспансера с мощной реабилитацией и некими дополнительными направлениями, которые в течение года-двух будут осмыслены и онкологами, и руководством региона, никто не откажется. Просто не нужно хвататься за все сразу, а для начала довести до ума перинатальный центр. Сделать его суперцентром на десятилетия. А дальше — step by step, шаг за шагом.
— Выходит, все упирается в недостаточность средств?
— Не совсем. Нужно создавать что-то под ту команду, которая сможет осуществить конкретный проект. Поэтому нужно решать комплексно сразу несколько задач. И решения губернатора как раз «закладка» на конкретику.
— Вернемся к персональному: у Вас есть свои кумиры в кардиохирургии?
— Елена Евгеньевна Литасова, мой главный учитель, научивший меня оперировать, уникальный человек и хирург, проживший свою жизнь как свеча: жила ради большой науки — кардиохирургии, посвятила ей всю себя, сгорев дотла.
— Возможно, поэтому гуру кардиохирургии Николай Михайлович Амосов уже в преклонных годах озадачился вопросом, стоит ли вообще доживать до глубокой старости? Как бы Вы ответили на него?
— На все воля Божья. Иногда человеку приходят уникальные идеи и в восемьдесят лет. Таковых известно множество мировому сообществу в разных областях. Немало их и в кардиохирургии. Они дадут фору любому молодому.
— Не пожалели о том, что Вы не физик, не математик, как мечталось в юности?
— Никогда. Ну, создал бы я суперновейший коллайдер или нашел всепоглощающее черное пятно, разве это могло бы сравниться с кардиохирургией!
— Зато было бы, наверное, больше возможностей жить и иной жизнью вне работы. Она существует для Вас?
— Конечно. У меня прекрасная семья. Воскресенье я практически всегда провожу дома, с внуками. Года три назад купил им маленький тихоходный снегоход «Рыбалка». «Гоняем» с ними.
— Последователи Вашего дела намечаются?
— Трудно сказать. Бог дал мне трех дочерей. Одна — психотерапевт, другой нравится дерматология, косметология, а младшая занимается управленческой составляющей. Да и, по большому счету, кардиохирургия — дело в большей степени для мужчин. Нагрузки запредельные. Важно, чтобы дети нашли себя в том, что им по душе.
— Время стирает многое, в том числе и романтизм молодости, а что остается или появляется взамен?
— Стараюсь держать себя в хорошей физической форме, не упускать возможности побывать в театре, в музее. Недавно с удовольствием посмотрели в Большом театре в Москве «Кармен». Не заядлый театрал, но прекрасное мне не чуждо.
— Однако времени, конечно, на все и не хватает. Кстати, как сильно отражаются на нашем здоровье игры со временем: переводим стрелки часов, не переводим? Не скрою, для меня это больной вопрос.
— Да, эта временная разбалансировка в деловой жизни с разницей от федерального центра аж в четыре часа с годами все более усложняет жизнь.
— Ваш совет: полноценная жизнь после 60 сообразно с какой философией?
— Каждый человек, как я уже говорил, творит свою формулу любви и счастья. Но однозначно общее для всех: как можно меньше думать о своем возрасте. И понимать, что Творец рассчитал тебя надолго. Но, конечно, при условии, что в твоем распорядке будет некая предтеча дня: легкая разминка, пробежка, прогулка с собакой — на свой вкус. Затем легкий завтрак. Обед надо заработать. А вечер — расслабление и приятное общение. На самом деле это несложно. Но и контролировать свое здоровье. Раз в год следует пройти, образно говоря, ТО, а уж потом планировать дальнейшую жизнь. И жить, ничего не откладывая на потом.
— «Да будет каждому по вере его» — лучше Булгакова не скажешь. Здоровья Вам и запрограммированного Богом долголетия по Вашей личной формуле любви и счастья!

Личное дело

Александр Михайлович Караськов, российский кардиохирург, академик РАН, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, с 1999 г. директор ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр имени академика
Е. Н. Мешалкина» Минздрава России.
Кардиохирург № 1 в мире по количеству выполненных операций Росса.

Награды

• Почетный золотой знак и диплом в номинации «За выдающийся вклад в развитие института» в связи с 50-летием ФГУ «ННИИПК» Росмедтехнологий (2007 г.).
• Заслуженный деятель науки Российской Федерации (2007 г.).
• Премия и медаль имени академика Е. Н. Мешалкина за выдающийся вклад в развитие сердечно-сосудистой хирургии, разработку новых методов диагностики и лечения сердечно-сосудистых заболеваний (2008 г.).
• Государственная премия Новосибирской области (2010 г.).
• Диплом Европейской научно-промышленной палаты (Diploma di Merito) и европейская медаль за выдающийся вклад в здравоохранение, высокий профессионализм и ответственное отношение к работе и обществу (2016 г.).
• Орден Дружбы (2016 г.).
• Государственная премия Российской Федерации за выдающиеся достижения в области науки и технологий (2016 г.).

Наталья СЕКРЕТ