Экономика в мире мифов

Экономическая наука сейчас, как и многие годы до этого, использует в своих расчетах объективные показатели: объем произведенных товаров и оказанных услуг, тонно-километры перевозок и так далее. Но в самое последнее время приходит понимание, что экономика функционирует не в системе этих показателей, а опирается на некоторые человеческие домыслы, так называемые нарративы

На русский язык «нарратив» можно перевести как повествование, рассказ, сообщение или даже как слухи и сплетни. Все это — нарративы, которые производят впечатление на людей и воздействуют на их поведение. Термин давно используется в исторической науке, а к экономистам он перебрался относительно недавно, через работы Нобелевского лауреата по экономике Роберта Шиллера.
Люди в большинстве своём безразличны к аналитике, основанной на расчетах. Они передают друг другу не аналитику, а повествования, с которыми они способны согласиться. Нарративы передаются через разговоры, их держат в голове ради этих разговоров. Они распространяются, как инфекции. Чтобы информация стала нарративом, она должна из абстрактного сообщения превратиться в тему общения, рассказов и разговоров. Нарративы стали одной из главных движущих сил в рыночной экономике.
Они не представляют собой повод к тому, чтобы экономическую науку перестать считать наукой. Напротив, они — хороший материал для аналитических исследований. Какие нарративы распространяются шире, такие соответствующие им (вытекающие из них) решения и будут принимать участники рынка.
Значительная часть нарративов исходит от тех, кто распространяет их совершенно бескорыстно. Распространение их вполне можно приравнивать к эпидемиям и использовать при их изучении те же методы, что применяются в инфекционной медицине, а также модели диффузии, методы теории случайных встреч и т.п. Это также сближает экономическую науку с психологией и социологией, из которых опять же могут прийти отработанные на многих исследованиях методики.

Пузыри на рынке жилья

В книге «Иррациональный оптимизм» Р. Шиллер анализировал различные показатели, связанные с рынком жилья: динамику рыночной стоимости жилья, уровень строительных издержек, прирост населения и уровень процентных ставок.
Он отметил, что за 130 лет (с 1890 по 2019 гг.) было всего два периода бурного роста на рынке недвижимости: после Второй мировой войны и «бум» 1997 года, закончившийся глобальным кризисом. Загадка в том, что в эти периоды не было ни бурного роста населения, ни сокращения затрат на строительство, ни существенных изменений ставок по кредиту. Р. Шиллер считает, что латентной переменной в 1997 году были нарративы, истории про инвестиции в недвижимость, которые создают капитал, способный приносить доход.
Однажды итальянский профессор Паоло Мотта объяснял мне, по какой причине в его родном Турине по вечерам в большинстве окон не горит свет. Объяснение было примерно таким: «Знаете, у нас, в Италии, люди не очень доверяют банкам. Поэтому они вкладываются во вторую и третью квартиру в надежде сдавать ее в аренду, и на этом зарабатывать. Но не получается, арендаторов мало и потому окна тёмные».
Особенность любого нарратива в том, что в него очень часто включается мечта. Мечтают о будущем, в котором за тебя всё делают роботы и всеобщий искусственный интеллект. Мечтают о чистой окружающей среде. Но чаще всего побеждают нарративы, в которых есть намёк на возможность личного обогащения. И приобретение «инвестиционных» квартир или гаражей представляется, согласно господствующим нарративам, весьма разумным шагом.
Интересно, что доля инвестиционных квартир не отслеживается, и новым инвесторам в квартиры для сдачи в аренду не сообщается, что получать доходы с их нового жилья будет очень непросто. В этом и сила нарратива — появляются те, кому невыгодно подвергать их сомнению. Невыгодно застройщику снижать спрос на жильё, даже если это сделать целесообразно.

Очень большие заблуждения

Любая идеология — это нарратив. Просто категория «нарратив» шире и включает любую идеологию как частный жанр.
Меня поразил следующий факт. Давно, в период Великой депрессии 1929—1933 годов, в США доминировал нарратив, возродившийся потом уже в конце XX века: людей будут вытеснять новые станки и машины, миру грозит «технологическая безработица». Р. Шиллер подкрепляет этот вывод ссылками на публикации о грядущем засилье машин, появившимися как раз в годы депрессии. Воздействие нарратива усилил своим авторитетом даже Альберт Эйнштейн, который считал, что технологические изобретения и улучшения в организации производства снизят потребность в человеческом труде. А это сказалось на покупательной способности населения и привело экономику к депрессии.
В наше время немногочисленные, но очень активные специалисты прорабатывают концепцию перехода к постиндустриальной экономике. Этот нарратив — что же такое постиндустриальная экономика? — пока не завладел массами, но активно курсирует в профессиональной среде. Его начали применять в середине прошлого века, но окончательно эта идея была оформлена книгой Даниэля Белла, профессора Гарвардского университета «Грядущее постиндустриальное общество». Вышла книга в 1973 году и породила огромный веер нарративов, часто оформленных как результаты научных изысканий.
В постиндустриальной экономике (ее зачастую называют и «экономикой знаний») звено, определяющее ее развитие, — наука и высшее образование. В индустриальной экономике таким звеном была промышленность, в доиндустриальной — сельское хозяйство. В постиндустриальной экономике большинство населения занято в сфере услуг. Очевидно, что без поступления товаров в сферу услуг экономика существовать не сможет. Но лучше отнести это к противоречиям. Зато какой красоты легенда! То там, то сям находятся факты в её подтверждение, издаются даже учебные пособия для студентов.

Почему экономисты не всегда доверяют физикам?

Приведу пример нарратива, пришедшего из сферы науки. В 2018 году Нобелевскую премию по экономике дали «за интеграцию изменений климата в долгосрочный (long-run) макроэкономический анализ». В числе таких изменений лауреаты-экономисты упоминали об опасном расширении «озоновой дыры» над Антарктидой. Со стороны физиков тут же последовало замечание, что опасность «озоновой дыры», как доказано последними исследованиями, сильно преувеличена.
Суть противоречия в том, что экономисты изучали эффект воздействия нарратива об опасной озоновой дыре. А физики и химики активно обсуждали проблемы самой «озоновой дыры» и затронули (как одну из многих возможных причин) промышленное производство и утечку в атмосферу газа фреона.
В 1985 году была принята Венская конвенция об охране озонового слоя, ратифицированная к настоящему времени 197 государствами. В 1989 году вступило в силу дополнение к ней — «Монреальский протокол по веществам, разрушающим озоновый слой». Продвигала эти мероприятия компания «Дюпон». К двум соглашениям присоединился СССР, а в 1991 году Россия подтвердила участие в них. Десятки химических предприятий в РФ, согласно требованиям соглашений, подлежали либо закрытию, либо перепрофилированию. Основная часть их работала на ВПК.
В 1995 году исследователи М. Молина, Ш. Роуленд и П. Крутцен получили Нобелевскую премию по химии за исследования по разрушению человеком озонового слоя земной атмосферы. В их трудах в этом обвинялись все газы, содержащие бром и хлор. К таким относится, в частности, фреон.
Запреты на использование фреона ввели в 1996 году, а в 1997 году на Международной конференции в Монреале был сделан доклад о том, что все результаты исследований о вреде фреона — это мистификация. Но было уже поздно эту легенду отвергать. Доклад, сделанный на конференции, не опубликовали и в резолюции не учли. То, что фреон ведет к гибели всех растений и к всемирному голоду, уже стало нарративом, то есть элементом мировой экономики. Россия взяла на себя обязательство прекратить использование фреона к 2030 году. Решение о запрете, принятое в 2000 году при полном игнорировании мнения ученых, было досрочно реализовано в 2014 году. Остается только гадать, какие компании (кроме «Дюпон») выиграли от такого перевыполнения обязательств.
Разумеется, выиграли от этого нарратива компании, которые успели подготовить производство хладоагентов, не содержащих бром и хлор. Замена коснулась не только домашних холодильников, но атомных электростанций и множества других видов промышленных объектов и оборудования. Так что речь шла о небывалых прибылях. На удивление, этот нарратив возродился в 2020 году. Озоновая дыра появилась теперь уже не над Антарктидой, а над Арктикой. Так получается ближе и страшнее.
Должны ли экономисты допытываться у физиков и химиков, как обстоят дела на самом деле? Думаю, что у экономистов есть своё, более важное дело — понять, как этот, да и вообще любой нарратив воздействует на экономику мира и отдельно взятой страны. Пока на их работы внимания не обращают.

Практическая польза от нарративов. Для некоторых

Политический детектив вокруг озоновой дыры или заинтересованность строительных компаний в рассказах о доходах от ещё одной квартиры — не исключение. Заинтересованность в существовании нарративов разлита повсеместно и тесно связана с институтами рыночной экономики.
Идея быстро разбогатеть игрой на рынке ценных бумаг сформировала слой людей (по выражению Р. Шиллера) «с чисто материальными интересами». Действия таких людей подчинены нарративам.
В последнее время в научной литературе начинает активно использоваться категория «нарративный предприниматель» (narrative entrepreneur) для тех, кто с помощью нарративов умеет зарабатывать деньги. Яркий пример такого предпринимателя — Джордж Сорос. В отличие от нарративов, распространяемых без явной материальной заинтересованности, действия «нарративных предпринимателей» приходится исследовать методами не естественных наук, а следственной практики.
Если есть банкир, то неизбежно существование банковского клерка. Для «нарративных предпринимателей» сформировалась профессия «нарративного дизайнера». Специалисты этой профессии немного работают и в экономике. Но основных сфер приложения их квалификации три: психология (психотерапия), политические технологии и разработка компьютерных игр. Нарративисты-психологи порождают повествования, внутри которых содержатся рекомендации по изменению поведения и отношения к жизни. Политтехнологи-нарративисты сочиняют истории о политических деятелях, на которых они работают. Нарративисты-геймеры делают компьютерные игры очень правдоподобными.
Итак, нарратив сейчас — это не только экономика, но и элемент общественной жизни вообще. Все больше люди, ожидающие прихода искусственного интеллекта, напоминают тех, кто садится перед акыном и слушает такую интересную и длинную историю.

Юрий ВОРОНОВ