Неисправимый Эдвабник

Валерию Григорьевичу Эдвабнику, генеральному директору Научно-исследовательского института электронных приборов, исполняется 75 лет. Умному, яркому, разностороннему, нестандартному, уникальному человеку и руководителю от Бога. Это штучный человек. Личность. Жаль, что таких — пересчитать по пальцам. Всё это, конечно, эпитеты, но за него говорят дела, и этих дел меньше не становится. Да и к лучшему…

— Вы признавались как-то, что к юбилейным датам относитесь с сожалением, говорили, что по большому счёту в душе мы остаёмся всё теми же мальчишками. Что сегодня сохранилось в Вас от того пацана из далёкого детства, от юноши, школьника, студента?
— По ощущениям, всё-таки мозговой настрой. Вот вспоминаю молодость: себе «на хлеб» я зарабатывал музыкой. Играл на танцах, на свадьбах, на разных «халтурах». Играл в малом и большом составе оркестра в институте. В своё время окончил музыкальную школу, успехи по сольфеджио были несомненные. В моей памяти сохранилось восприятие музыки «по кирпичикам». Для людей музыка — в общем восприятии, я же не мог отделаться от того, какая в ней гармония, переходы из одной тональности в другую, синкопы, удары, которые вдруг оказываются к месту. Вот это восприятие осталось прежним. В музыке я всегда был всеядным, но долго слушать один и тот же жанр не мог. В охотку какую-то классическую и симфоническую музыку — можно. В охотку — классический джаз или немного — авангардный. Все музыкальные направления. Но всё-таки я воспитан тем временем, когда выше всего ценилась мелодия. Отсюда любовь к мелодичным песням моего любимца Юрия Антонова. Или Элтона Джона — если это красиво, что скажешь?..
Ещё сохранилась восприимчивость к свежим идеям вообще — во всех делах. Будь то профессиональное занятие, знакомство с кем-то или чем-то, новаторство — вот это моё, мне нравятся эти люди. И по жизни я неисправимый сторонник чего-то нового. Если касаться профессиональной деятельности, даже не представляю, как можно сказать себе «стоп, достаточно, нет предела совершенству» — это не мой метод. И вот сейчас я служу… Как это сказать правильно? Антикризисным управляющим, наверное, потому что прежним менеджментом институт был доведён «до ручки». Это касается и плановых показателей, и перспективы, а самое главное — микроклимата в коллективе. Даже не знаю, чем больше сейчас занимаюсь: восстановлением нормального микроклимата или контролем исполнения заказов… Ещё бы чуть-чуть и у института, на мой взгляд, не было бы будущего, он бы превратился в обычный серийный завод. А чем был силён НИИЭП? Он всегда делал ставку на изделия собственной разработки, это было всегда! Сейчас все ОКРы почти истощены, они входят в решающий этап — участие в проведении госиспытаний. Закончатся испытания — какое-то изделие будет поставлено на вооружение. А дальше-то что? Новых серьёзных работ нет. Наряду со всеми этими делами я не то, что нахожу время, а считаю главной своей антикризисной обязанностью поиск новых работ, контактирование с «головниками» — не будет преувеличением сказать, что я вернулся в начало девяностых.
Тогда я приезжал к главным и генеральным конструкторам, проектирующим оружие, и спрашивал: что бы вас заинтересовало в ближайшем будущем, какие должны быть характеристики изделий, которые мы создаём? Их ответ был стандартным: «У нас денег нет!». Говорю: «Да я же не за деньгами приехал! Что вам будет нужно? Мы даже готовы поначалу взяться за собственный счёт!» Хотя денег не было от слова «совсем», но этим самым я пытался их разговорить.
За время моего директорства с 1992 по 2012 год мы сами создали 31 изделие — 17 из них легло на полку, а 14 в той или иной мере реализовано. Четыре живут до сих пор, а наработки на их основе помогли создать ещё несколько изделий. Самый свежий пример: в 2019 году за очень короткий срок, девять месяцев, мы сделали документацию на два изделия от момента получения задания до экспериментальных образцов, это просто подвиг. Одно изделие было разработано вновь, а второе просто «сняли с полки»: заменили элементную базу, немножко поправили габариты, по факту на его проектирование ушло несколько недель. И сейчас, по итогам своей последней командировки, могу сказать, что есть очень приличный горизонт для работы института с 2025 по 2030 год, но сегодня эту работу не выполнить: нам элементарно не хватает кадров. Но есть время до развёртывания, и я думаю, что за ближайшие пару лет мы численно увеличим конструкторские службы, вырастут ребята, которым около 40 лет и которые смогут стать новыми главными конструкторами и создать изделия, которые послужат нашей Родине даже в 2050 году. Поэтому, возвращаясь к предмету нашего разговора, тяга ко всему новому и забота о перспективе — это моё непреложное кредо. Несмотря на то, что очень напряжённый план, что в сегодняшней ситуации растут объёмы производства и абсолютно отсутствует приток рабочей силы, что рынок труда — довольно ограниченный. Оборонка подрастает, а ресурсы находить всё труднее и труднее. Плюс прежнее руководство полностью завалило работу с вузами.
Мы будем брать ребят из вузов, приучать студентов колледжей, что надо идти к нам. Да, потребуется время, но из тех кадров, что закрепятся, можно создавать будущее института. Ребятам, которым за 30, я бы обязательно сказал, что десять лет проходят незаметно, а через десять лет именно вы будете занимать все ключевые посты и определять деятельность нашего института. Поэтому старайтесь сегодня, это не пройдёт незамеченным. Люди должны видеть, что у них есть перспектива, а если у кого-то есть организаторские способности, он продвинется по административной линии, технические способности и определённый уровень организованности — станут главными конструкторами и будут определять лицо института. Я сам всегда стремился к новаторству и поощрял его в людях. Нужно не бояться новаторства и пытаться заразить им других. Даже когда ко мне приходили люди с, как казалось, 90 процентами бредовых мыслей, я всегда давал им шанс. Пусть проявятся, мало ли что. Я сам в некоторые вещи не верил, но когда есть задор, запал — человек достоин шанса. Обратите внимание, кто из гениев последних лет добился успеха? Это люди-новаторы. Тот же Илон Маск или Стивен Джобс. И ещё: задачи должны быть более высокими, чем те, с которыми ты живёшь. Придя во второй раз директором, я с одной стороны, конечно, понимаю, что надо выходить на правильный путь, исправлять положение и так далее. Но всё равно на уровне подкорки сидит мысль: «надо, надо сделать институт первым». Это всегда должно быть в голове, к этому нужно стремиться.
— В одном из интервью Вы говорили, что очень трудно принимаете решение, но приняв его, идёте до конца…
— У Тэмуджина Чингисхана, реформатора, мудрого правителя и величайшего человека тысячелетия, есть такие хорошие слова: «Боишься — не делай, делаешь — не бойся, не сделаешь — погибнешь!». Если я что-то решил, во что-то врубился, пока не дойду до цели, которую я сформулировал, — не успокоюсь. И дойду обязательно! Большие сомнения, они лишь поначалу — правильно, неправильно… Но в душе я всё равно авантюрист — не путать с аферистами. Авантюрист — это всё-таки человек, который готов осознанно рисковать. Многие люди не готовы к этому — ну да, так же спокойнее. Но авантюра она тем от аферы и отличается, что это рискованное предприятие, у которого, в принципе, есть положительный исход, афера же зиждется на нечистоплотности. Когда-то в моём кабинете висела парочка цитат — когда ушёл, забрал с собой, так вот: одна из них принадлежит Данте Алигьери: «Следуйте своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно». Это один из моих девизов. Не всегда моя дорога оказывается правильной, но нужно двигаться и доверять себе.
— На что Вам не хватает времени?
— На семью. Ей я уделяю времени до обидного мало. С внуками надо проводить много времени, нужно много беседовать. Я выращивал дочерей от пелёнок до формирования личности и убеждён: если с ребёнком много проводишь времени и говоришь с ним, только тогда вы становитесь близкими и родными людьми. Можно очень хорошо относиться к детям, но духовного единения, удовлетворённости не чувствовать, это приходит только через общение. Времени катастрофически мало.
Изначально я рассматривал семью, наверное, немножко примитивно. Мне казалось, что хорошая семья — это крепкий надёжный тыл. Где тебя понимают, где прощают твои «закидоны», и, естественно, прощаешь и ты. Сейчас я бы многое сделал иначе, если бы имел какой-то другой шанс. Но природа не оставляет других шансов: что сделано, то сделано. У Юрия Антонова есть такие слова в песне: «Я не жалею ни о чём, осел фундамент – крепок дом, а то, что понято с трудом, то мне дороже». Человек, конечно же, не должен жить одной работой. Даже чтобы создать коллектив, нужны и маленькие, и большие праздники, время, проведённое вместе — это объединяет.
— Так получилось, что НИИЭП стал Вашей судьбой…
— Я вырос в НИИЭПе. В своё время стал здесь одним из сильных конструкторов.
Это было не просто творчество, а конкретная работа над конкретным результатом. И столько было будней: и освоение изделия у нас, и освоение изделия в серийном производстве на серийных заводах, командировки. Потом как-то всё переломилось, я ушёл работать совершенно в неизвестную мне сферу, на административную работу, никакого изобретательства. Я возглавил ЦКБ «Комета» на «Точмаше», ставший впоследствии ПО «Комета», кстати, считаю себя одним из авторов названия объединения. Потом мне предложили участвовать в конкурсе на замещение должности директора НИИЭП. Так получилось, что несмотря на то, что я занял второе место, в 1992 году оказался у руля НИИЭПа. И чем только не занимался! Если бы не относительно самостоятельная работа начальника ЦКБ, навряд ли я согласился прийти в институт.
Мне везло на хороших людей, у которых я многому учился. Это и некоторые директора, и серьёзные заводские экономисты — без опыта общения с такими людьми было бы невозможно. Мне повезло. Каждый из них был по-своему интересен: и директор, с которым у меня не очень складывались отношения — Николай Иванович Прокопенко, который дал мне кое-что для понимания жизни, и два директора завода «Точмаш» — ныне здравствующий Жорж Иванович Крючков и уже ушедший Анатолий Петрович Евтушенко, и зам. по экономике «Точмаша» Анатолий Зильберт. Я встретил банкира, который поддержал меня, поверил в искренность задумок, моих убеждений — это Анатолий Александрович Султанов, бывший президент «Сибирского Банка». Я не могу сейчас назвать всех, потому что боюсь кого-то обидеть…
Когда я пришёл работать директором в 1992 году, очень многие встретили меня со скепсисом. Как же: шесть лет на заводе, который выпускал товары народного потребления, гражданскую продукцию — сейчас на другие рельсы переставит! Потом — тогда были моменты, что директора приходили и становились собственниками, акционировали, приватизировали. Прежде чем меня признали своим, прошла пара-тройка действительно очень тяжёлых лет, тогда увидели меня в деле в момент, когда было страшно трудно, когда поняли, что я стараюсь работать честно.
Я никогда не убегал, ни за чьи спины не прятался, говорил народу всё как есть. И благо института для меня были не пустые слова. Тогда очень многие в меня поверили. А главное, с кем мне повезло, — коллектив НИИЭПа, который сформировался в начале девяностых годов. Только благодаря этим людям удалось написать главные страницы в истории НИИЭП, да и просто выжить. Я был очень горд тогда и горжусь этим сейчас, что в последние два-три года моего директорства лидерство НИИЭПа в области ближней локации среди всех до единого предприятий страны было непререкаемо. Это понимали все, а я счастлив, что сообща мы этого добились и всегда понимал, что главный наш капитал — это люди. Это золото, а не люди. Очень многих я знал лично, они знали меня, со многими начинал, когда был рядовым инженером. Доброе отношение к людям — оно либо есть, либо его нету: воспитать невозможно, испортить — тоже. И это давало свои плоды. Ведь первые лет восемь мы просто выживали, находились между жизнью и смертью. Затем встала задача, что надо расти, и мы начали расти. А потом нависла угроза банкротства, и я вообще не помню ещё такого предприятия в Новосибирске, которое бы поставили на учёт как банкрота, и которое в итоге выжило, стало не просто самодостаточным, а стало очень успешным.
— Своей судьбой Вы опровергли изречение Гераклита Эфесского, что «в одну и ту же реку нельзя войти дважды». Кстати, есть и продолжение: «Нельзя дважды застигнуть смертную природу в одном и том же состоянии, но быстрота и скорость обмена рассеивает и вновь собирает». Вы воспринимаете это как продолжение своего пути или как новый путь?
— Всё правильно, река-то изменилась, река не та. И ситуация изменилась. В ноябре, когда приступил к обязанностям, я расценивал ситуацию как ещё более страшную, чем в начале 90-х. Многие этого не понимали. Но энтузиазма нет, коллективизма нет, разрозненность полная, доверия друг к другу нет, организации нет, всё «из-под палки», «нужно молчать и не иметь своего мнения» … Это же страшно, такие коллективы, как правило, обречены. Но прошло пять месяцев, и я вижу, что постепенно всё меняется. Не знаю, сколько времени мне отпущено, но, если вектор будет заложен правильно, думаю, что мы ещё раз всё переживём и вновь станем лидерами, ну а пока мы «одни из».
Но я твёрдо верю, что через несколько лет институт снова станет самым главным, самым авторитетным в области систем ближней локации. Я знаю, что для этого нужно делать и делаю. Поэтому правильнее сказать, что я воспринимаю своё возвращение как возрождение истории. Практически не осталось ничего от того времени, когда я был директором. Если до 2020 года по инерции ещё что-то двигалось (в основном, институт развивался как серийный производитель, а мой преемник был толковым организатором), то следующий руководитель почти что смог (остался без малого месяц) привести институт к краху. Дело в том, что в середине декабря устанавливаются на весь следующий год все цены на военную продукцию, и за очень редким исключением можно что-то изменить. После своего назначения, из полутора месяцев работы я всего пять-семь дней провёл на предприятии. Остальное время — взаимодействовал с потребителями нашей продукции, дабы скорректировать заниженные цены. Кстати, спасибо начальнику представительства заказчика, который мне в этом помогал. Потом подоспели заказы. Важный нюанс: практически все руководители, с кем я общался, знали меня раньше — либо когда я был директором, либо, став уже замдиректора, я контактировал с этими людьми. Поэтому было легче: не надо было представляться, рассказывать, кто и какой я — они просто меня знали. И вопросы, которые иногда решаются неделями, удавалось решить всего за один день. Где было можно, они мне помогали и шли навстречу. Сейчас главная моя задача — в первую очередь, не подвести себя, ну а второе — людей, которые в нас поверили, дали нам шанс.
— По вашим словам, в основном Вы принимаете решения интуитивно. Решение вернуться в кресло руководителя НИИЭП тоже было интуитивным или всё-таки с опорой на здравый смысл, как оно Вам далось?
— Я скажу, как. Я ведь и не думал возвращаться. Но, пригласив на беседу, генеральный директор Концерна «Техмаш» прямо спросил: есть ли у меня готовая кандидатура директора НИИЭП, чтобы я был у него замом. Я честно сказал, что очень боюсь ошибиться. Тогда он задал вопрос в лоб: «А сам почему не идёшь»? Я просто опешил: «А Вы знаете, сколько мне лет?», на что он ответил, что это его не смущает: «Короче, ты идёшь»? Три секунды я думал. Наивно будет сказать, что я не хотел этого — я просто не верил, что это в принципе возможно. А жизнь поставила перед выбором. Ну и чего бы тогда стоили мои разговоры, что институт надо спасать, поднимать, если бы я сказал «нет, не пойду»?
— А в принципе: интуиция и здравый смысл как-то коррелируют?
— Это немного разное, конечно. Надо просто многие вещи знать и понимать. Мне что помогает: в молодости я играл в шахматы. Именно играл, а не поигрывал. В 15 лет стал кандидатом в мастера: на всю Украину, где я тогда жил, кандидатов такого возраста было всего где-то 15. Но я не выбрал для себя карьеру шахматиста — так получилось, помог здравый смысл. Так вот: был такой гроссмейстер — Давид Бронштейн, который был претендентом на мировую корону в матче с Михаилом Ботвинником. Он исследовал, как шахматист принимает решение. На одном из турниров он попросил шахматистов записывать свои ходы на двух бланках: на первом — какой ход он сделал бы, если бы это был блиц, то есть первая, мгновенная реакция, а на втором бланке — тот ход, который был сделан в итоге, после обдумывания. Когда Бронштейн ознакомил людей с результатами своего исследования, они был ошарашены: больше чем в 75 процентах случаев шахматисты делали тот же ход, который пришел на ум в первые секунды. То есть интуитивно. Так что интуиция тоже базируется на знаниях и опыте — она тем и отличается от гадания.
Александр Алёхин как-то сказал: «Посредством шахмат я воспитал свой характер». Со мной произошло то же самое. Игра в шахматы многому учит: поскольку просчитать итог в середине партии нельзя, приходится полагаться на свою интуицию. Да, бывает, ошибаешься и проигрываешь из-за этого, но это жизнь.
— Если говорить о проигрыше: как Вы воспринимаете негативный опыт? По Вашему мнению, он полезен или лучше его вообще бы не было?
— Болезненно воспринимаю. И лучше бы его не было. Но если человек склонен к размышлениям, философствованию, такой опыт где-то полезен — ведь важно мир понять. А так… иной раз так можно напереживаться! Пример из тех же шахмат. Гроссмейстеры после проигрышей ведут себя по-разному. Часть из них на следующий день играет слабее и хуже, другие — с удвоенной силой и злостью, для третьих ничего не меняется, будто бы проигрыша не было вообще. Так вот я, скорее, близок к третьему типу. Но самых больших побед добивается всё же тот, кто после поражения играет с удвоенной энергией, внутренней мобилизацией.
— Считается, что новое поколение станет лучше нас. В целом это, наверное, правильно. Но, рассказывая о своём преподавательском опыте, Вы отмечали, что очень мало кто способен или кто хочет стать талантливым инженером, конструктором, учёным — в чём дело?
— Да, следующие поколения всегда развитее нас, они в целом умнее нас, они индивидуальности. Но пусть скажут, кто здесь лучше Петрарки или Гегеля, которые жили сотни лет назад? Я посмотрю… Что показывает мой опыт работы в институте? Многие выбрали не тот путь — он не их, всё по инерции. Вы знаете, я большого трагизма в этом не вижу. Мне вот в жизни помогла разносторонность, я думаю. И вообще склад ума у меня был ближе к типичному гуманитарию: музыка, стихи, сочинительство. Пединститут как вариант как-то меня не трогал, математика давалась легко — выигрывал олимпиады. В средних классах у нас был замечательный учитель математики: любой троечник мог за пояс заткнуть отличников из параллельных классов! Вот и пошёл в технический. Потом стало интересно — и поехало-полетело, увлекло. А уже в НИИЭП попал к интересным людям: начальник нашего сектора был конструктором высочайшего уровня — у него всё держалось на изучении опыта, на знании. Другой (мой руководитель группы) — был изобретателем в душе. Благодаря ему я тоже увлёкся изобретательством. То есть в жизни бывает по-всякому.
— Чем Вы хотели бы заниматься больше всего?
— Если откровенно — наукой. И особенно изобретательством. Это то, что доставляет мне колоссальное удовольствие. Стремление к какому-то совершенствованию, самосовершенствованию.
Несколько лет назад я реализовал мечту, которая пришла мне в голову ещё в 1978—79 году — 40 лет назад! Я задумал тогда написать книгу, посвящённую теории обобщённой проводимости, общей теории для некоторых свойств сложных веществ. И в 2019 году я эту книгу закончил, она вышла в издательстве «Наука». Академик Василий Михайлович Фомин написал к ней предисловие, хотя я его об этом даже не просил, но был очень польщён. Может быть, я и не одну такую книжку бы написал, но другие делишки мешали.
— И последнее: что бы Вы пожелали себе накануне юбилея?
— Творческого долголетия. Чтобы мог ещё долго работать и приносить пользу.

Беседовал Сергей ГОНТАРЕНКО