От золотого периода к…

В ИЭОПП СО РАН состоялся обмен мнениями по проблемам науки и образования современной России. Эта тема неоднократно поднималась в нашем журнале, в этот раз она получила более «объёмное» звучание

И наука, и образование развивались в России эволюционно. Насколько уместны в этом случае исторические реминисценции? Ведущий научный сотрудник ИЭОПП СО РАН Владимир Ильич Клисторин считает, что уместны, более того, поучительны. Причем, каждое время, каждая эпоха как рождали, так и хоронили научные и образовательные идеи — как свои, так и заимствованные.
В нашей стране было два выдающихся периода развития науки и высшего образования, считает ученый. Первый условно можно назвать «золотым» (это конец 19-го — начало 20 века), второй — «серебряным» — это 60-е — начало 70-х годов прошлого столетия. И тот, и другой период сопровождались очень быстрым экстенсивным ростом науки и образования. «Современная наука и высшее образование в нашей стране, по моему мнению, это где-то начало 19 века. То есть (по исторической аналогии), лет через 50-70 они смогут выйти на достойный мировой уровень».
В «золотой» период российская наука по европейским меркам выглядела вполне достойно с точки зрения и количественных, и качественных характеристик. Причина прогресса отечественных систем высшего образования и науки в XIX веке видится в заимствовании лучшей на то время германской системы высшего образования, которая постулировала принцип академической свободы и делегировала оценку научной и образовательной деятельности самому сообществу. Другими заимствованными институтами стали множественность каналов финансирования научных исследований, разнообразие исследовательских организаций, и, главное, особая мотивация труда ученых, где главным стимулом стало признание коллег.
Существовали международные обмены студентами, признание степеней и званий, публикационная активность. Не случайно обе Нобелевские премии по биологии и медицине, полученные российскими учеными, приходятся именно на дореволюционный период.
Историческая справка:
Фундаментом высшего образования является школьное. Мы привыкли считать, что Россия была неграмотной, но это не совсем так. Закон о всеобщем образовании был принят в 1908 году и не был полностью реализован к началу Мировой войны, в то время как аналогичные законы были приняты в Пруссии в 1717 г. и 1763 г., в Австрии в 1774 г., в Дании в 1814 г. в различных штатах США с 1852 по 1900 гг. Ежегодно строилось 5000 школ.
Во время Гражданской войны наука серьёзно пострадала — жертвами «красного террора», по некоторым оценкам, стали две тысячи профессоров, преподавателей университетов — были расстреляны. Также нужно учитывать и фактор эмиграции. Тем не менее, большое количество ученых, преподавателей осталось в стране — это позволило сохранить преемственность отечественной науки и высшего образования.
В советский период, несмотря на серьёзное внимание к этим сферам, стандарты качества, по мнению Владимира Клисторина, далеко не всегда выдерживались, что впоследствии сыграло негативную роль. «Общеизвестно, что в конкуренции между учёными использовались идеологические клише, и целый ряд научных дисциплин, не только общественные, но и естественные науки, сильно пострадали.
Во время «серебряного» периода на первом месте стоял быстрый рост численности учёных, преподавателей и студентов. Открывались вузы, создавались научно-исследовательские институты. «Кстати, идея НИИ, отделенных от обязательного преподавания в вузе, по сути, советская, — отметил Владимир Клисторин. — Впоследствии ряд стран стали это использовать — институты Макса Планка в Германии, например». Положительную роль в это время сыграли межнаучные контакты, переводы зарубежной научной литературы, возможность доступа к работам из спецхрана. Плюс определенная самостоятельность науки».
С 70-х годов были исчерпаны возможности экстенсивного роста: проявились многие негативные факторы, касающиеся характера построения отечественной науки. Во-первых, практически прекратилась конкуренция между научными учреждениями и вузами за ведущих специалистов. Во-вторых, продвигалась идея ориентации науки на практический результат. «В вузах начали учить не мыслить, не находить загадки и решения, ставка делалась на изучение технологии научных исследований». В конце 1980-х начался новый этап – резкое отставание зарплаты в НИИ и вузах в сравнении с альтернативой. Отсюда новый этап утечки мозгов как из страны, так и внутри ее.

Система «карьерных лестниц»

«Система советского образования и структура советской науки, — полагает ведущий научный сотрудник ИЭОПП СО РАН Юрий Петрович Воронов, — соответствовали

централизованной советской экономике. Наука вписывалась в систему карьерных лестниц».
В качестве иллюстрации Юрий Петрович привел пример известного советского физика, основателя научного направления сильноточной электроники и импульсной электрофизики Геннадия Месяца, одновременно являвшегося в то время членом Томского обкома КПСС. Это никак не обесценивает, по мнению выступающего, его трудов, более того: именно его партийный вес помог ему открыть и возглавить один из базовых институтов Академии наук. Причем, именно высокий партийный уровень, уровень, выходящий на понимание государственных задач, открывал соискателю дверь в большую науку, никак иначе».
«Связь научной, хозяйственной и партийной иерархий, лояльность была для советского времени совершенно естественной. В наше время на замену этой системе пришла трактовка науки как бизнеса, идеология зарабатывания денег, и директора институтов ей подчинились, стали рассматривать свои коллективы как источник собственного бизнеса. Проектная организация науки, которая работала в советские времена, сейчас не работает, но в эту науку закладывается».

Знание: ценность и мотивации

Как положительный момент в советском образовании специалист в области истории философии и истории культуры, доктор философских наук Олег Альбертович Донских считает ориентацию на то, что человек должен знать много — это, отметил он, является продолжением пансофических идей чешского педагога-гуманиста Яна Коменского. Сегодня, напротив, проводится идея узкой специализации, образование

направлено не на формирование человека, а на монетизацию его знаний и способностей. «Связано это с тем, что ранее гуманитарное образование было уничтожено, в итоге победил «эффективный менеджеризм».
Оппонируя Олегу Донских, Юрий Воронов озвучил свой контраргумент: «Не нужно, как сосиску, пичкать человека знаниями. Нужно вырабатывать у него интерес, имея который, в море знаний он сможет найти своё».
«Наука и образование построены таким образом, что истина нам неизвестна, — это ремарка Владимира Клисторина. — Вряд ли можно определенно сказать, чьи взгляды правильны, а чьи нет. При этом именно отсутствие альтернативных концепций и моделей является одним из главных тормозов на пути к действительно научной дискуссии».
С началом эпохи современной России отечественное образование, по словам Олега Донских, было подвергнуто экспериментированию, часто совершенно «беспорядочному и во многом бессмысленному». «Для себя тогда я сформулировал тезис: кого нельзя пускать в школу, так это педагогов. Они всегда концентрируются на какой-то одной идее, которая если и хороша в определенной ситуации, это не значит, что её можно переносить на всю школу. Школа развивалась бессистемно, под влиянием разных течений. В результате знание перестало быть мотивацией. Ценность знания (я это могу наблюдать на собственном опыте преподавания) полностью утрачена. В результате — «школьный брак» приходит в вузы, которые неспособны эту ситуацию исправить».
Отсутствие тяги к знаниям Юрий Воронов рассматривает как внутреннее сопротивление ребёнка, на которое сложно повлиять. «У нас нет рычагов изменения этого отношения. Для этого нужно менять ценности внутри семьи, нужно показывать, почему это важно и нужно. Если кого-то обзывают «ботаником» — это сегодня отрицательная «метка».
«Действительно: если раньше, когда мы учились, было стыдно чего-то не знать, сейчас — наоборот», — соглашается Олег Донских.
Очень важным моментом, влияющим на субъекта системы образования — учителя, да и на саму отечественную систему, Владимир Клисторин считает престиж профессии и оплату труда — это, в принципе, взаимосвязанные понятия.

Современный этап связан с тотальной регламентацией научной и образовательной деятельности и палочной системой отчетности.
Значительную часть престижа отечественная наука и высшее образование уже потеряли. Главная причина — утечка мозгов, оплата труда и условия работы внутри страны. К этому добавились последствия последних событий.

«Могу сказать, что в старой России оплата труда сельского учителя и его статус были на уровне священника, врача и сельского старосты. Сейчас этот статус крайне низок, — отметил он. — По поводу заработной платы: мои знакомые рассказывали об отце, который был учителем на Дальнем Востоке, и в период НЭПа их семья могла позволить себе нанимать домработницу. Таков в то время был материальный статус учителя «глубинки». Я не настаиваю на том, что тем учителям, которые есть сегодня, нужно повысить заработную плату до такого уровня, но это важный момент, требующий внимания государства. В советский период, как вы помните, на экраны выходили фильмы вроде «Девять дней одного года», где был показан ученый, пусть слегка и в анекдотичном виде, но и с уважением. Сейчас в российском кинематографе ученого просто нет как класса. Есть офицеры, есть бандиты, есть бизнесмены, даже врачи и учителя, но не ученые».

Избыточный контроль и ошибки в управлении

Так кто определяет стратегическую политику, политику в области образования, кто отвечает за организацию науки? Кто виноват в том, что всё это часто выглядит невнятно или бессистемно?
Одна из причин, считают участники обмена мнениями, заключается в том, что к руководству наукой, например, приходят люди, которым наука как таковая малоинтересна. Для которых на первом месте стоит вопрос привилегий. И эта тенденция наблюдается с 70-х годов, когда наука стала сдавать свои прежние позиции. Часто всё сводится к тотальной регламентации науки, это касается и образования.

«В нашей стране 83 надзорных органа, — говорит Юрий Воронов, — и проблема тотального контроля науки — это общая проблема избыточного контроля над экономикой. Но нам нужно созидательное, а не надзорное государство».
«Многие инструменты хорошо зарекомендовали себя в бизнесе (DPI, попытки давать количественные характеристики и т.п.), — полагает Владимир Клисторин. — Но это в частном бизнесе, который является внутренней кухней. Использование той же технологии, но на государственном уровне может иметь гораздо более серьёзные последствия, потому что чиновник не отвечает за то, что были установлены не совсем правильные показатели или они вовремя не пересмотрены. Это серьёзная проблема».
«Действительно, существует идеология, согласно которой человек может управлять чем угодно, даже не зная области, которой он управляет, — считает Олег Донских. — Это ведёт к депрофессионализации. Возьмите федеральные министерство высшего образования и министерство просвещения: в руководстве этих ведомств — юристы, нет тех, кто реально работал в сфере образования, но считается, что они могут ею управлять. Непрофессионалы могут работать, выдвигая единственным образом определённые критерии, что только множит количество бумаг. То есть управление становится самостоятельной деятельностью, не связанной со сферой применения».

Право голоса. Автономия как выход

«Мы обсуждаем российскую ситуацию, но есть и мировой опыт, причём, очень разный, — вступает в разговор ведущий научный сотрудник ИЭОПП
СО РАН Константин Павлович Глущенко. — В каком локусе находится Россия относительно других стран? Свои проблемы есть в США, если вспомнить негритянские программы,

в Германии. Кризис терзает всех по-разному, поскольку по-разному устроены сами страны».
«Разница между нами в том, что на Западе, в отличие от нас, сохраняются традиции и достаточная автономия университетов, — добавляет Олег Донских. — У нас часто всё происходит совершенно произвольно, всё может перевернуться из-за того, что к руководству образованием приходит человек с одной идеей, например, что образование должно быть ориентировано на узкую специализацию или должно быть платным. Нормальная система не может ориентироваться на мнение одного человека. У нас это происходит, и поэтому ситуация более тяжелая».
«Ситуация в мире разная, но она лучше, — соглашается Владимир Клисторин, — потому что, действительно, сохраняется определённая автономия, сохраняется множественность источников финансирования, сохраняется в определённом смысле федерализм в вузах, когда кафедры, факультеты имеют возможность реального влияния на учебный процесс. И в определённой степени сохраняется демократизм. Преподаватели, профессора имеют право голоса. Я не хочу сказать, что у нас этого нет. Но тенденция последних, по крайней мере, десяти-пятнадцати лет — это большая специализация, большая регламентация. Например, многие вузы переходят с факультетов на институты (в чём, казалось бы, разница?). Директор назначается, а не избирается. Это показатель».
«Я думаю, что кризис в мировой науке связан с кризисом развития вообще, — считает Юрий Воронов. — Современная наука, наука будущего будет наукой других людей, которым не важен научный результат, которые бы хотели, чтобы научный процесс никогда не заканчивался. Наука интересна сама по себе. Если тебе неинтересно, сверни с этой дороги. Каковы, по моему мнению, истоки мирового кризиса? Потому что упал спрос на результат — он больше не нужен, мир живёт уже хорошо. Проблемы развития экономики и связанная с этим сфера сознания до сих пор, как и наука, были ориентированы на результат. Сейчас же происходит деформация, возвращение к тому, что не нужно больше знать: нужно, чтобы в этом знании всегда заключалось удовольствие. Радость от того, что ты что-то узнал, должна превосходить все другие цели».
«Да, в мировом масштабе, наверное, что-то происходит с экономикой и с наукой, — соглашается Владимир Клисторин. — Например, Илон Маск торгует мечтой. И это создаёт реальную капитализацию его, в общем-то, бесприбыльных проектов. В науке, на самом деле, наблюдается то же самое. В 2021 году в космос был запущен супертелескоп «Джеймс Уэбб». Это серьёзная машина, над которой трудились много лет, ориентировочная стоимость которой составляет десять миллиардов долларов, и это на самом деле мечта. Это можно сравнить с путешествием конкистадоров, потому что вероятность отрицательного результата необычайно высока. Кстати, то же самое можно сказать и об адронном коллайдере, он пока показал только то, в чём физики убеждены по определению».

Мировые затраты на науку почти полностью сосредоточены в первых пятидесяти странах, 30-е место России — это почти в самом конце. Страна, в которой профессор, доктор наук имеет заработную плату меньше, чем уборщица в Газпроме или начинающий «айтишник», не имеет перспектив.

Говоря о недостатке автономии и чрезмерной централизации науки, Юрий Воронов привёл пример: как только были ликвидированы райкомы, урожайность в нашей стране поднялась сразу на 50 процентов. «Они отчитывались, когда и как вовремя хозяйства отсеялись, когда убрали урожай, все недостатки при этом списывались на погодные условия. И как только инструктора райкомов перестали ездить по хозяйствам, всё изменилось в лучшую сторону. Стали сеять не для отчёта, а когда земля прогреется. В науке произойдет то же самое, если не будет ВАК и министерства образования и науки. Я считаю, что принципиальным является создание так называемых «чартерных» школ, контроль над которыми невозможен — это категорически запрещено, а учебный процесс — исключительно прерогатива самого педагогического коллектива. Единственная проверка — проверка знаний один раз в год. В науке — то же самое, кроме того, что годовой интервал проверок должен быть увеличен до пяти лет. Когда я работал в НИИ комплектного электропривода, там существовал следующие порядок: четыре года каждый отдел работает по госзаданиям, пятый год занимается тем, что интересно сотрудникам. В такой системе люди интенсивно работали ради того, чтобы получить год бесконтрольной работы».

Ошибки и недостижимая мечта школы

«Нельзя отделить образование от науки, потому что всё зациклено, но ноги растут, начиная от общеобразовательной школы, — таков вывод Константина Глущенко. — У ЕГЭ есть свои достоинства — выпускники школ, в частности, могут посылать результаты аттестатов одновременно в несколько вузов. Но именно в тот год, когда только что ввели ЕГЭ, я заметил, что уровень студентов резко упал, и это не флуктуация. Но самое плохое не в этом, а в том, что в школе ученикам перестали давать знания, а стали учить сдавать ЕГЭ. Их дрессируют на ЕГЭ, по крайней мере, в старших классах. Что касается школы, то программы перегружены: я посмотрел учебник по математике — если бы они знали всё то, что там написано, им бы цены не было. Там и теория вероятности, и матанализ, и комбинаторика — даже самый гениальный учитель не способен это впихнуть в учеников. Поэтому всё это выглядит как профанация. Придя в вуз, они всюду ищут алгоритм. Ребята, вы же занимаетесь экономикой, вы не решатели задач, вы экономисты: если ты поймёшь суть, алгоритм тебе будет не нужен, сообразишь».
Двухуровневое вузовское образование Константин Глущенко считает экспортоориентированной моделью, что было актуально для того времени, но не для сегодняшнего дня, когда межгосударственными отношениями и не пахнет. Магистратура, делится опытом он, существует только на словах: все магистранты работают, соответственно, занятия в НГУ проводятся вечером, как для заочников.
«Далее. Что светит человеку, который пришёл после вуза в академический институт? Младший научный сотрудник — 14587 рублей. За такие деньги не будет работать и уборщица. Верхушка — главный научный сотрудник, доктор наук — 33000. То есть человек, чтобы идти в науку, должен быть психически ненормальным, повёрнутым на науке».
Если же говорить о российской системе образования, не лишённой, конечно, изъянов — как явных, так и скрытых, — мне лично очень важным, даже, может быть, жизненно важным представляется вопрос — что делать? Какие практические шаги можно или нужно предпринять, чтобы выстроить пусть даже не стройную самодостаточную систему и сразу, то хотя бы придать нашей системе образования позитивную динамику, приблизить её к определениям «цивилизованная, стройная, внятная, разумная»?
Олег Донских полагает, что добиться этого не просто: «Система сегодня выстроена так, чтобы в неё ничего не проникло снизу. В этом смысле она очень хорошо себя защищает. Я абсолютно согласен с тем, что ситуация сейчас зашла в такой тупик, и, если отменить ЕГЭ, она лучше не станет. Сейчас происходит совершенно удивительная вещь: ситуация с февраля изменилась, и пришли инструктивные письма, что нужно провести беседы с учениками, студентами, а параллельно, месяц назад, было принято решение: в педуниверситетах у бакалавров отменить подготовку по четырем дисциплинам — политология, социология, культурология и мировая художественная культура. То есть, гуманитарный блок из программы обучения полностью убирают. То есть, для изменения системы образования сейчас нужны уже радикальные решения».

Свою точку зрения на проблему высказал организатор встречи Виктор Иванович Суслов, заведующий лабораторией анализа и моделирования экономических процессов ИЭОПП
СО РАН.
«Многие, наверное, помнят знаменитую фразу Президента США Джона Кеннеди, сказанную им своим соотечественникам, когда стало известно о полете Гагарина: «Учите физику, а то придется учить русский». Не все историки подтверждают этот факт, но то, что Кеннеди высказывался о досадном превосходстве (на тот момент времени) России в области науки и образования, известно доподлинно. Президент был прав, что удивительно: ведь Российская Империя существенно отставала от западного мира в развитии науки и образования. Система обязательного, финансируемого государством образования в США и Западной Европе начала складываться еще
в XVII-XVIII веках (к середине XIX века законы об обязательном начальном образовании были приняты во многих «цивилизованных» странах), а в России даже в начале ХХ века всеобщее обязательное образование (даже самое начальное) еще не было узаконено. Это случилось только в СССР, в 30-е годы того века. В 50-60 годы ХХ века СССР был мировым лидером по относительным затратам на науку и образование. Даже в области микроэлектроники наша страна держала паритет с США вплоть до середины 70-х годов.
Все эти достижения похоронены в наше время усилиями «фурсенков», «ливановых» и иже с ними (поддержанных «бригадиром»). По затратам на науку мы выглядим, на первый взгляд, не очень плохо: 1% ВВП, конец первой тридцатки стран мира (у лидеров, Израиля, Скандинавских стран, Германии – 3—5%). Однако, все развитые страны мира — впереди нас («радует», что Украина и Белоруссия, Литва и Латвия, Грузия и Армения выглядят еще хуже нас). Но, поскольку мировые затраты на науку почти полностью сосредоточены в первых пятидесяти странах, 30-е место — это почти в самом конце. Страна, в которой профессор, доктор наук имеет заработную плату меньше, чем уборщица в Газпроме или начинающий «айтишник», не имеет перспектив.
Еще печальней ситуация с образованием. По доле затрат на эту сферу в ВВП — чуть больше 3% — Россия находится на 120-м (!!!) месте из 220 возможных. У лидеров: Кубы, Восточного Самоа, Соломоновых Островов – 10—15%, в Скандинавских странах – 7—8%, во многих других развитых странах, включая США, — не менее 5%. Чуть ниже, чем в России, этот показатель среди развитых стран только в Японии, по-видимому, вследствие очень низкой доли молодого населения. Но эта страна имеет богатейшие образовательные традиции.
Список стран по суммарной доле затрат на образование и науку возглавляют Швеция, Норвегия и Дания (чуть больше 10%), далее в этом списке плотно располагаются все развитые страны мира (США — на 9-м месте). Позиция России — 37-я (4 с небольшим процента), ниже ее — некоторые Балканские, все Закавказские страны, Казахстан и т.д.
Вместе с резким сокращением финансирования науки и образования в России происходила (и происходит) переориентация этих сфер на более утилитарные цели. Нарастает «бюрократизация» оценки научно-образовательной деятельности: чиновники активно развивают систему формальных показателей, по которым они, именно они, могли бы давать эту оценку.

В критериях оценки научной деятельности все большее значение приобретает прикладной аспект, требование быстрой и «ощутимой» отдачи. В связи с этим полезно вспомнить печальный опыт фашистской Германии, в которой были закрыты научные направления, не сулившие практической отдачи в течение ближайшего года. Фундаментальная наука этой страны, будучи самой развитой в мире в первой трети прошлого столетия, была разрушена («переехала» в США) и, по-видимому, полностью не восстановлена до сих пор.
А в сфере образования концепция «школы умений» пришла на смену «школы знаний». Чтобы не вдаваться в объяснения различий этих «школ», приведем такую аналогию. «Школа умений»: учит «играть на барабане»; «школа знаний»: учит придумывать и делать эти «барабаны». Хуже того — у нас внедряется не просто «школа умений», а «школа умений сдавать ЕГЭ». Генеральных конструкторов такая школа не вырастит».
«Экономисты, как люди простые, считают, что первое, что нужно сделать, — это создать альтернативы, — считает Владимир Клисторин. — И второе — создать конкуренцию. И не нужно думать, что конкуренция сама по себе появляется из ниоткуда».
Рецепт, действительно, прост, как всё гениальное. Но как им воспользоваться и кто тот повар, который за это возьмётся?
P.S. К слову: 25 мая было объявлено, что Болонская система образования, на которую делалась ставка в России, себя изжила, пора отказываться от неё. Об этом заявил министр науки и высшего образования России Валерий Фальков.
По его словам, в основе отечественной системы образования «должны лежать интересы национальной экономики и максимальное пространство возможностей для каждого студента». Всё-таки будущее, считает министр, за собственной уникальной системой образования.

Сергей ГОНТАРЕНКО